Так у нас спорят, как политики и борцы за истину – у каждого своя. Но теперь уже надо представить реальную картину – объективно, показать «то, что есть», а не «то, что надо». Я и мы (масса) жили как община, и не верили, что община может развалиться. И оказалость, что «мы не знаем наше общество». Так возникла холодная война общностей. Глупо разрушать остатки. Такие ситуации изучены. Вот, еврокоммунисты: «Что касается западных коммунистических партий, то трудно определить момент, когда произошел решающий поворот в их отношении к Советскому Союзу и той модели коммунизма, которую он представлял. Процесс изменения был постепенным, эволюционным, с многочисленными малыми поворотами в определенном направлении - в направлении удаления от советского проекта».
Но ведь это было и у нас! Наши старые поколения (как я), так и думали, жить в системе механической солидарности. И везде, где произошла модернизация. Я после 1955 г. получил несколько сложных ситуаций, в чем-то похожие на диалог с группой стиляг. Вот такой сюжет.
С конца 1960 г., я переехал на коммунальную квартиру около завода. Моим соседом был шофер-дальнерейсовик. Сильный и дремучий, прямо зверь. Этот человек отличался тем, что подолгу задумывался над отвлеченными проблемами. Одной из них была мера труда. Он приходил ко мне и начинал пытать: почему я, окончив МГУ, работая с утра до ночи в лаборатории, получал 105 руб. в месяц, а он, тупой неуч и пьяница, почти 400 руб.
Он говорил: «Здесь что-то не так. Будет беда». Я не соглашался, указывая, что шоферов не хватает, а в МГУ конкурс 18 человек на место. И мы с ним пытались этот клубок распутать, перечисляли все тяготы и награды его и моей работы, искали денежную меру. Оказалось, дело это очень сложное. Он рассуждал не так, как народ,— и потому заставил и меня думать. Он считал, что многие хорошие работники обижаются из-за уравниловки. Значит, что часть трудящихся (в большинстве молодых) пошла по другому пути. Как это понять! Потом я читал, что мог, по этому вопросу и выведывал на Западе.
Полезный случай описал И.Л. Солоневич (эмигрант с 1934 г.). Он писал, что прежде чем начать войну с СССР, в Германии большое число ученых скрупулезно изучали русский национальный характер. Солоневич, сам хлебнувший русского характера сталинского времени, говорил, что солидарность немцев и русских совершенно разные. И объяснял: «В медовые месяцы моего пребывания в Германии – перед самой войной – и в несколько менее медовые перед самой советско-германской войной мне приходилось вести очень свирепые дискуссии с германскими экспертами по русским делам. Оглядываясь на эти дискуссии теперь, я должен сказать честно: я делал все, что мог. И меня били, как хотели – цитатами, статистикой, литературой и философией. И один из очередных профессоров в конце спора иронически развел руками и сказал:
– Мы, следовательно, стоим перед такой дилеммой: или поверить всей русской литературе – и художественной, и политической, или поверить герру Золоневичу. Позвольте нам все-таки предположить, что вся эта русская литература не наполнена одним только вздором.
Я сказал:
– Ну, что ж – подождем конца войны.
И профессор сказал:
– Конечно, подождем конца войны.
Мы подождали» [294, с. 225].
Его книга сейчас показывает, как в России развивалась органическая солидарность, и как она столкнулась с системой механической солидарности – вплоть до Гражданской войны и эмиграции. Вероятно, это эмпирическое исследование не использовало теорию Э. Дюркгейма, а нам пришлось раскапывать старое знание.
И.Л. Солоневич много изучал сравнений русских и немецких структур во время войны (и других сюжетов). Он пишет: «Русский крестьянин и немецкий бауэр, конечно, похожи друг на друга: оба пашут, оба живут в деревне, оба являются землеробами. Но есть и разница…
Я видел сцены, которые трудно забывать: летом 1945 года солдаты разгромленной армии Третьей Германской Империи расходились кто куда. Разбитые, оборванные, голодные, но все-таки очень хорошие солдаты когда-то очень сильной армии и для немцев все-таки своей армии. … Бауэр ел вовсю. … Но своему разбитому солдату он не давал ничего.
В сибирских деревнях существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги… Там, в России, кормили преступников – здесь, в Германии, не давали куска хлеба героям. Бауэр и крестьянин – два совершенно разных экономических и психологических явления» [294, с. 152-153].
Но текст И.Л. Солоневича о солидарности фашизма можно представить как сложную систему – синтез обоих типов солидарности (крестьян и горожан). Пока была иллюзия победы, основная масса на время соединилась в структуру «движения», органическая солидарность горожан перешла в «псевдо-механической» солидарности. Но после Сталинграда синтез разных типов солидарности стал быстро распадаться. Основе для такого синтеза для фашизма не было.
Если кому-то это скучно, лучше не мешайте тем, кто хочет разобраться в конфликте солидарности.